— Иногда позволять себе грешное наслаждение, но удерживаться от злоупотребления — есть более высокая ступень развития духа, чем полный уход от соблазна, — говорила она, неподражаемо облизывая пальцы, — У каждого духа своя глубина искушения, которую он способен выдержать…
Аль-Мара хохотала, наблюдая вежливое недоумение на лицах присутствующих — стоит ли привлекать столь высокие философские рассуждения к такой простой и обыденной вещи, как пирожные?
Но всё-таки в рыжей появилось что-то новое, волнующее, непостижимое для Кирочки, и потому как бы способное поставить Аль-Мару на более высокую ступень по отношению к ней. Между ними не возникло отчуждения, нет, они по-прежнему пили чай и болтали при встрече, перемена заключалась исключительно в восприятии, в тончайшей, едва ощутимой материи… Кирочка немного завидовала неожиданно обретённой её подругой принадлежностью к какому-то другому, будто бы более просторному и мудрому миру.
Наверное, всё вышло из-за Аль-Мары. Кирочке теперь тоже захотелось отведать тех вожделенных пирожных с блюда познания, которые все кроме неё уже успели попробовать…
Человек, сидящий напротив в ресторане отеля, казался ей вполне подходящей кандидатурой для утоления любопытства. Он был хорошо одет, приятен в общении, и, по-видимому, принадлежал к числу тех ценных людей, которые не имеют привычки задавать лишних вопросов. Кирочка познакомилась с ним несколько дней назад на платной парковке. Считается, что не слишком прилично знакомиться в общественных местах, но Кирочка не видела в этом ничего плохого.
Волнуясь, она переложила на столике с места на место сложенный тканевый веер — этот милый аксессуар незнакомец подарил ей перед тем, как они пошли в ресторан — он приглянулся Кирочке на бульваре у ярко-одетой торговки мелочами. Было что-то смутно вульгарное в том, как он сразу купил ей этот веер. Кирочка указала на него, смеясь, а он тут же достал бумажник. Она даже не успела попробовать возразить, веер был ей в общем-то не нужен, и она указала на него просто ради продолжения разговора.
Незнакомец сидящий напротив улыбался томной ничего не выражающей улыбкой. Ему нравился вечер, нравилась юная дама с нежной светлой кожей и большими антрацитовыми глазами, нравился даже дешёвый веер у неё в руках. Бывают такие моменты в жизни, когда абсолютно всё в ней тебя устраивает, и обычно они случаются тогда, когда происходящее не принимаешь всерьёз.
Кирочка перехватила его взгляд и тут же отпустила глаза, машинально развернула веер и стала играть с ним, чтобы чем-то занять руки. Веер был чёрный, ажурный, с тонко вышитыми нежно-розовыми, белыми, серебристыми цветами; отделанный по краю плотным чёрным атласным воланом.
Они выпили ещё по бокалу шампанского и встали.
— Поднимемся наверх, — решительно сказала Кирочка. Она пошла вперёд, от волнения чересчур энергичными, размашистыми шагами, а он, следуя за нею, удовлетворенно отметил, насколько выгодно подчёркнуты линии её фигуры узким длинным тёмно-серым платьем.
Задержавшись у зеркала в холле, Кира невольно залюбовалась собою, высокой и стройной, как свеча, шампанское коснулось мира волшебной кистью, он стал красочнее, ярче, звонче; в этот миг всколыхнулась в сознании девушки какая-то отчаянная озорная лёгкость, весёлая покорность неизбежному — эх, была не была!
Она толкнула дверь номера — там было свежо, сумрачно, мягко блестела новая полированная мебель. Замочек щёлкнул — они всегда так обреченно щёлкают, эти гостиничные замки! Кирочка сжала одну похолодевшую кисть в другой. Незнакомец, приблизившись, дохнул ей в шею. Прикрыв глаза и уронив руки вдоль тела, она позволила ему себя обнимать.
ГЛАВА 12
1
Магистр Друбенс вздрогнул и проснулся.
Он превосходно владел искусством управления сновидениями, и давно уже чувствовал себя в неизвестных глубинах собственного сознания как рыба в воде, нырял глубоко, расслабленно плавал по течению, нежась среди образов, предавался блаженству всевластья и никогда не забывал о том, что здесь он — дома, и всё, что может случиться с ним — есть лишь его собственные мысли.
Но сейчас что-то изменилось.
Магистр видел перед собою статуэтку мальчика с дудочкой. Сначала он держал её в руках и просто разглядывал, в точности так, как это было наяву; а потом, как нередко случается в снах, пространство неожиданно исказилось, окружающие предметы моментально изменили форму, размеры, расположение: теперь Магистр стоял возле статуэтки мальчика с дудочкой, выполненной в натуральную величину — застывший в глянцевом эбеновом дереве подросток как будто смотрел на Магистра, открыто и смело, чуть приподняв точеный мальчишеский подбородок.
Он был весь черный, гладкий, холодный и вдруг, словно лёгкий ветер подул, и лицо юноши просветлело; оно налилось красками жизни, зарумянилось нежно, как летний рассвет; чернота стала быстро спадать с него; с тонких рук, с груди, с трогательных детских коленок, секунда другая и он весь уже был настоящий, яркий, светлый; кто-то вдохнул в него душу; мальчик опустил руки, как будто внезапно передумал играть на дудочке, поднялся на ноги и, пройдя мимо Магистра, повернул в нему свою красивую голову и тихо сказал:
— Я пришёл.
Магистр впервые не мог ничего поделать с материей сна. Он привык к тому, что она мягкая, послушная, пластичная, как теплый воск…
Но сейчас он стоял и не имел сил пошевелиться.
Мальчик уходил, Магистр смотрел ему в спину; в живых волосах мальчика вил гнездо ветер, он тихо перебирал их; внезапно подросток наклонился и положил на землю изящную чёрную флейту, которую до этого нес в руке.
Затем он оглянулся на Магистра, как будто оставлял флейту именно ему, посмотрел на него долго, немного грустно и снова продолжил путь…
— Он пришёл.
Повторил Магистр. От этих слов на него пахнуло холодным молчаливым ужасом неизбежности.
Он вздрогнул и проснулся. Глотнул воды из стакана, стоящего на ночном столике.
Магистр решил, что нужно ещё разок навестить мастера Гая в его трущобах. Он велел Ниобу сварить кофе, надел пальто, берет, взял зонтик и отправился. Старик никак не мог привыкнуть к точным прогнозам синоптиков: он всегда брал зонт, будто бы предсказание погоды по-прежнему, как в годы его далекой юности, оставалось прерогативой интуиции.
Небо было, естественно, ясное. Морозная синева. Немного ветрено. Но Роберто Друбенс всё же опасался внезапного мокрого снега. Вероятность события, он знал это как маг, штука упрямая, но вполне преодолимая, если как следует взяться…
Пройдя сырой сумрачный подземный переход, бедняцкие кварталы, обогнув улитку многоуровневой дорожной развязки, Магистр очутился наконец возле сточной канавы, заросшей камышом и ивой; они торчали из глубокого снега словно редкие волосы лысеющего человека. На другой стороне канавы были гаражи, разрисованные граффити, старые, низкие, бессменно стоящие здесь словно последние стражи границ между двумя мирами. Вдоль ряда гаражей, скучая, прогуливался молодой полицейский.
Заметив, что Роберто Друбенс собирается прошмыгнуть сквозь щель между гаражами, он решительно двинулся к старику.
— Здравствуйте, гражданин. От всего сердца извиняюсь за вторжение в ваши планы, но туда нельзя.
— Это ещё почему? — Друбенс оскорбленно взглянул в глаза молодого человека с дубинкой на поясе.
— Там ведутся работы по отлову незаконных мигрантов.
Магистр понял, что придётся применить магию. Он снова поднял взгляд на рослого детину с добрым лютиковым лицом. Перед глазами у парня зарябило, сперва слегка, а потом все сильнее, заплясали яркие всполохи, словно взлетающие подолы танцовщиц кабаре. Когда полицейский окончательно проморгался, Друбенса уже и след простыл.
Старик достаточно резво передвигался по разбитой полицейскими внедорожниками промерзшей клочкастой земле.
Гниющие автомобили, арматура, серые доски с гвоздями, горы битого стекла — бесценные сокровища трущоб — сейчас всё это было милостиво облагорожено чистым снегом — он лежал на хламе, на всей этой отгремевшей, отъездившей своё, конченой жизни подобно белой простыни, которой накрывают мертвеца. Огромная покрышка, по-видимому, тракторная, стала похожа на шоколадный пончик с белой глазурью.
Магистр довольно быстро добрался до заветного пролома в стене, сквозь который можно было попасть в обитель короля мусорной кучи — Гая Иверри. Приблизившись к пролому, Магистр брезгливо зажмурился и приготовился защищать голову — вспомнил о голубях. Из черной зияющей дыры на него пахнуло тёплой сыростью и пометом. Но никто так и не вылетел.
Магистр набрался смелости и заглянул внутрь. Сперва он ничего не увидел. Привыкшие к яркому свету погожего дня глаза не различали в темноте даже очертаний предметов. Костер не горел, и совершенно очевидным было одно — людей здесь нет…
